История / хронология

1926 год - Портрет (воспоминания уроженца города)

Огромная текстильная прядильно-ткацкая фабрика города Ярцево расположена па левом - высоком берегу живописной реки Вопь, стремительно несущей свои воды в седой, полноводный Днепр. Ткацкие корпуса фабрики очень близко расположены к берегу реки. За этими корпусами, грандиозно возвышалось большое основное здание фабрики с банкаброшными, прядильными, ватерными и прочими цехами. Весь ансамбль фабрики завершался двумя высокими кирпичными трубами, стоящими на возвышенности. Длиннометровый основной корпус фабрики, выстроенный в индустриально-промышленном стиле, с часовой башней причудливой формы, как бы широченной грудью раскинувшийся вдоль берега реки, встал на защиту города. Сам город раскинулся за фабрикой, на приподнятом ровном пространстве, упирающемся в леса и дубравы.
С пятого этажа прядильного цеха далеко просматривалось красивое, очаровательное пространство покрытое дубовыми рощами, сосновыми лесами, сочными полями и лугами. Извилистая река Вопь, то крутыми, высокими, обрывистыми берегами резала сосновый лес, то пряталась в дубовых рощах, то широко разливалась по сочным зеленым лугам.
Весной, когда правый низкий берег далеко заливался весенней водой, фабрика издали смотрелась как огромный плывущий океанский корабль, отражая свои причудливые формы в вешних водах.
С сентября 1926 года я начал учиться в фабрично-заводском училище и работать на этой фабрике. В это же время вступил в комсомол. Мои родители с 1903 года работали на этой фабрике. Мать ткачихой, а отец слесарем. В гражданскую войну отец погиб комиссаром Балтфлота.
Как ученик ФЗУ я получал десять рублей в месяц, которые выдавались один раз в конце месяца. Рабочие и служащие фабрики получали свою зарплату два раза в месяц по сдельной выработке текстильной продукции. Все получаемые мною на фабрике деньги я отдавал матери. Но первую получку мы так договорились с матерью - я истрачу на себя, на свои юношеские интересы.
Конец октября 1926 года, моя первая получка. Как сейчас помню, дрожащей рукой расписываясь в ведомости на строчке, где была написана моя фамилия, и цифра 10 рублей, мною овладело какое-то необыкновенное чувство гордости, что я теперь взрослый, что сам зарабатываю деньги.
Получив деньги, я побежал в ткацкий цех, к станкам на которых работала моя мать, чтобы показать ей полученную сумму.
В ткацком цеху, из-за сильного шума станков разговаривать даже близко стоящим друг к другу собеседникам невозможно. Короткие производственные переговоры обычно ведутся непосредственно в ухо, при повышенных голосах. Но очень часто рабочие, соседи по станкам, короткие переговоры ведут на расстоянии различными условными знаками пальцев и рук в целом. Так и на этот раз, когда я пришел к матери, она, взяв у меня полученные деньги, высоко подняла их в правой руке, сделав окружающим соседям по станкам знак: внимание! Пальцами приподнятой левой руки мать повела разговор, сообщая, что в ее правой поднятой руке первая получка сына. Рабочие соседи, улыбаясь, стали знаками приветствовать меня, поздравляя с этим знаменательным событием. Эта немая, короткая, но полная волнений процедура осталась в моей памяти на всю жизнь.
После окончания работы, при выходе из фабрики в проходной я встретил нашего наставника по ткацкому производству. Увидавши меня, весело и задорно улыбаясь, он спросил получил ли я зарплату. Так же весело и гордо я ответил, что получил.
- Ну и что думаешь делать с первой получкой, - спросил он у меня с нескрываемой иронией.
Я сообщил ему, о договоренности с матерью, что всю получку мог потратить на себя, но вот еще не решил, что себе купить: кожаные перчатки с зимним шарфом или беговые коньки с ботинками кустарного изделия.
- Зачем размениваться на мелочи? - удивленно сказал наставник. - Если хочешь, пойдем со мной, я ведь тоже думаю: что мне купить из ценностей миллионерши Хлудовой. Хватит ли моих денег на какой-нибудь один стакан или бокал, из которых пивали их благородие...- смеясь, добавил он.
Я сначала не понял, в чем дело, о чем говорит наставник, о каких стаканах и бокалах, которые он хочет купить. На мое недоумение он сообщил, что направляется в дом фабрикантши Хлудовой, где начали распродажу ее имущества: картин, гобеленов, ковров, люстр, мебели, посуды, одежды и прочих вещей.
После Октябрьской социалистической революции 1917 года Хлудова бежала за границу. В двадцатых годах, когда закончилась гражданская война, в огромном, не разграбленном доме Хлудовой открыли музей, который ставил своей пропагандистской задачей показать, в какой роскоши, за счет угнетения трудящихся жили аристократы.
Фабриканты Хлудовы, это вторая после текстильных магнатов Морозовых, династия русских миллионеров-промышленников.
Вера Александровна Хлудова владела текстильным предприятием в Ярцеве. Каждый из ее братьев имел фабрики в разных городах России. Хлудова купила для строительства своей фабрики земли у разорившихся помещиков на берегу реки Вопь, примыкающие к железнодорожной магистрали Минск-Смоленск-Москва, только что построенной к началу создания текстильного предприятия. Эти благоприятные географические условия определили быстрое развитие фабрики, поглотившей дешевую рабочую силу бедных малоземельных и безземельных крестьян и батраков, проживавших в деревнях и селах густо разбросанных вокруг предприятия.
На жестокой эксплуатации рабочих Хлудова быстро стала миллионершей. Рабочие фабрики за мизерную плату работали по 12 - 14 часов в сутки. Проживали в тяжелейших, антисанитарных условиях. Для рабочих фабрикантша выстроила кирпичные, похожие на тюрьмы казармы. В некоторых казармах количество проживающих семей достигало 300 -350. Каждая большая семья в шесть, восемь человек проживала в одной комнате-каморке. Если семьи состояли из трех-четырех человек, то их расселяли по две семьи в одну каморку, с условием: одну сторону - оной семье, другую - второй. Все каморки располагались вдоль длинных коридоров. Например в трехэтажной каменной казарме под номером 185 в каморке 234 я родился и проживал до 1930 года. В этой казарме на каждом этаже размещалось более ста каморок, нанизанных на длинные, туннелеобразные, вечно грязные и темные бетонные коридоры.
Музей в роскошном дворце Хлудовой был открыт в I92I-I922 годах. Рабочие и служащие фабрики, жители города в первые недели и месяцы буквально осаждали музей. В многочисленных помещениях, комнатах, кабинетах и залах хлудовского дома посетители любовались подлинными картинами знаменитых художников, красивыми коврами и гобеленами, роскошными люстрами, изящными скульптурами, мебелью и прочими убранствами наполнявшими дом миллионерши.
Несколько раз водили и нас школьников всем классом и даже всей школой в этот музей. И каждый раз наши милые уважаемые учителя говорили: "Смотрите, ребята, какие богатства и ценности искусства награбила фабрикантша Хлудова. Все эти картины, гобелены, ковры, скульптуры она покупала за деньги, полученные от жестокой эксплуатации рабочих на фабрике. Ваших отцов, матерей, братьев и сестер которые гнули на нее свои спины, работая по двенадцать, четырнадцать часов в сутки. Рабочие своей кровью и потом, живя впроголодь в грязных казармах, заработали ей все это богатство".
При выходе из музея, в небольшой последней комнате красовался огромный портрет Хлудовой. Организаторы музея, видимо, сочли необходимым представить этот портрет единственный экспонатом в пустой комнате. Массивная багетовая рама, в которую был вставлен портрет, отливала червонным золотом. И, как правило, и наши учителя, и экскурсоводы, обслуживавшие группы рабочих, жителей города, служащих фабрики и учащихся, посещавших музей, останавливали внимание посетителей на этом портрете. Указывая стеком или рукою на портрет, говорили о родословной фабрикантши, ее жестокости к рабочим, о тяжелых условиях работы и жизни пролетариев, находящихся под прессом бесчеловечной капиталистической эксплуатации. Экскурсоводы говорили о систематических случаях, когда сама Хлудова лично плетью избивала рабочих и служащих. В мае 1917 года вызвав казачий полк, предоставила солдатам полную волю на истязание рабочих. Пьяные оргии и разгулы казаков постоянно сопровождались избиениями рабочих.
Видевшие этот портрет могут вспомнить, что фабрикантша была изображена художником на фоне осеннего парка, окружавшего ее дом. С деревьев падали осенние листья. Дорожка аллеи, по которой шла Хлудова, была усеяна желтыми и красными листьями кленов. Ее карие глаза, как живые, смотрели надменно. Ожерелье на шее, кольца, дорогие перстни и браслеты на руках горели бриллиантами, алмазами и золотом. В правой руке хозяйка держала букет живых осенних цветов. Материал голубого шелкового платья с белыми кружевами элегантно облегал, окутывал красивую фигуру женщины и своей живостью и яркостью дополнял солнечный день.
По пути в бывший дом-музей фабрикантши, где происходила распродажа вещей, наставник спрашивал меня, сколько раз я посетил ... музей. Я ответил, что учеником школы был в музее два раза. А на вопрос о том, что в музее мне понравилось больше всего, я ответил: портрет эксплуататорши Хлудовой, и вообще - картины. Чем же он тебе понравился? - с удивлением спросил старший товарищ.
- Да тем, - говорю, - что в картине все живое: глаза, руки, золото, материя платья и даже солнечный осенний день.
- Странное у тебя понимание о картине, сказал наставник. Я ответил, что дважды в месяц посещаю изокружок при рабочем клубе, которым руководит недавно приехавший на жительство в Ярцево старый художник Макар Сергеевич Безродный, который учит нас не только рисовать, но и понимать картины, как по содержанию, так и по живописной технике.
- Так ты что же - хочешь стать художником? - спросил он меня. Я, смутившись, ничего не ответил, и мы молча прошли небольшой остаток пути до музея.
И вот мы вошли в дом Хлудовой. Покупателей в нем было много. Все ходили по многочисленным помещениям и залам дворца, внимательно рассматривая вещи с прикрепленными аккуратно картонками, на которых были проставлены цены определенные комиссией.
Покупали в основном посуду, белье, мелкие недорогие бытовые вещи. Я, неотступно следуя за наставником, слышал его разнообразные реплики и суждения, касавшиеся только цен. Его, видно, мало интересовали значение и художественная ценность картин, скульптур, гобеленов или ковров.
Иногда он клал свою тяжелую рабочую руку мне на плечо, и глядя на картину или гобелен, не стесняясь окружающих, как бы пытаясь привлечь внимание посетителей, громко обсуждал цену вещи, написанную на картонке, подчеркивая репликами: "Вот это цена, повыше чем любая гора. Кусается и жалит цена, почище, чем злая пчела!"
Когда мы обошли все помещения дворца, наставник спросил меня: "А где ж твоя эксплуататорша Хлудова?" имея в виду портрет фабрикантши и мое суждение о картине. Действительно, портрета в продажа не было. Видимо его уже кто-то купил, или он не был выставлен на продажу.
Инструктору понравилась картина, на которой была изображена гибель корабля в бушующих волнах моря. Любуясь картиной, он сказал, что год должен работать, чтобы скопить деньги на ее покупку. Я осмелился не согласиться с ним. На картине стояла цена - 150 рублей, а наставник получал 75 в месяц. И когда я стал доказывать ему, почему он не прав, инструктор заметил, что на эти 75 рублей ему предстоит прожить месяц с семьей в три человека. Глядя на красивую, в багетовой раме искусно написанную панораму бушующего моря, поддавшись ее очарованию, как бы встав на защиту неповторимой красоты картины и забыв, что имею дело с наставником, со старшим товарищем по работе, я еще горячее стал ему возражать и не соглашаться с его доводами, указывая, что его жена работает и получает деньги и живут они в собственном домике, а не в казарме, имеют свой огород, с которого снимают урожаи овощей, не тратя денег на их покупку на рынке. Так ничего и не купив, наставник ушел, а я остался, продолжая осматривать только картины. Убедившись, что ниже пятидесятирублевой цены на картинах не было, и за свою десятку я не мог купить даже самую маленькую картину, выходя из музея я обратился к распорядителю с вопросом, нельзя ли купить какую-нибудь картину за десять или за пять рублей.
Посмотрев на меня внимательно, распорядитель спросил:
- А почему ты хочешь купить именно картину? Тогда я объяснил, что люблю рисовать и люблю картины, нарисованные настоящими художниками.
- А деньги у тебя, откуда? - испытующе глядел на меня распорядитель.
Я гордо ответил, что работаю, и уже получил первую зарплату - десять рублей. Не знаю, убедили ли его мои слова, но он предложил мне пойти с ним. Мы пришли в большую комнату, где находились различные, видимо - второстепенные вещи, не выставленные еще на продажу.
Вот, молодой человек желает купить какую-нибудь картину за десять рублей или за пятерку. Есть у вас что-нибудь подходящее?- обратился он к женщине в толстых очках, и ушел.
Внимательно оглядев меня, женщина задала мне все тот же вопрос: "А почему тебе нужна именно картина?"
В ответ я рассказал ей о своем увлечении живописью, о кружке художника Безродного и о своей мечте научиться рисовать.
Ах, вот оно что, ты - ученик Макара Сергеевича, - улыбнулась женщина и рассказала, что в первый же день распродажи он приобрел две роскошных картины. Затем она встала из-за стола, подошла к большому подрамнику, прислоненному к стене лицевой стороной, и, взглянув на цену, спросила:
- Может быть, тебе подождет вот эта картина? Ее как раз оценили в десять рублей.
Она повернула картину лицом ко мне, и я увидел, что это и был портрет фабрикантши Хлудовой. Тот самый, что висел один в последнем зале музея в роскошной багетовой раме. Сейчас он был без рамы, и я решил, что так дешево его оценили именно поэтому. По той же причине он не был выставлен на продажу.
Надменные глаза Хлудовой, живо смотревшие с картины, не смутили мою юношескую комсомольскую гордость. Я даже как-то подчеркнуто произнес свое решение: "Покупаю эксплуататоршу!" и полез в карман за деньгами. Женщина поднесла картину к своему столу, занесла ее название в толстую книгу, в которой я расписался, выдала мне квитанцию и получив с меня десять рублей, сказала: - Ну, "художник", неси осторожно картину домой и береги ее не как эксплуататоршу, а как величайшее произведение искусства.
Полутораметровое по высоте и метровое в ширину полотно на подрамнике, без багетовой рамы, в которой картина висела в музее, я осторожно понес домой - в казарму.
Принеся картину в каморку, я показал ее матери, которая так и развела руками, увидавши мою покупку. Не скрывая своего смущение и волнения, мать не одобрила мое приобретение. Во-первых, она сказала, что картина стоит очень дорого, целых десять рублей, и во-вторых, я комсомолец, предоставляю приют фабрикантше, эксплуататорше, пусть даже и нарисованной. Что скажут люди? Что они подумают?
Глядя на картину, она говорила:
- Где была твоя голова и о чем она думала, когда ты платил такие большие деньги за эту гадюку? Ты - комсомолец, она - буржуйка, кровопийца, живоглотка. Узнают комсомольцы о твоем поступке, что скажет тогда ячейка? А узнают все рабочие казармы, так они тебя вместе с твоей картиной выбросят с третьего этажа к чертовой матери.
Так оно примерно и получилось.
Выслушивая возмущение и предстоящие неприятности, предвиденные матерью, я любовался портретом. Уж очень красиво все было изображено на картине, даже синие блики на лакированных эксплуататорских ботинках. А фабрикантша Хлудова смотрела с полотна своими живыми глазами на скудную обстановку каморки и как будто думала:
"Куда я попала, и зачем меня сюда переселили?"
Картину повесили на простенок, рядом с единственным окном в каморке. Открывая дверь, при входе в каморку, эта большая картина была четко видна из общего коридора. Она буквально бросалась в глаза.
В короткое время все жильцы нашей огромной каменной трехэтажной казармы, в которой проживало около четырехсот разных семей, узнали о появлении в каморке комсомольца Петрова портрета фабрикантши Хлудовой.
Многие семьи не ходили в музей во дворец Хлудовой, а узнав о появлении портрета у нас в каморке, все хлынули смотреть на картину. Наша дверь буквально не закрывалась. По тогдашним казарменным правилам, не впустить в каморку близких соседей или любого, проживавшего в казарме, было нельзя - считалось тяжкой обидой. Вот и шли по одному, по два, а иногда и целой компанией смотреть буржуйку.
Каждый из посетителей пускался в рассуждения. Задавались различные вопросы: Для какой цели куплена эксплуататорша? Имеет ли право комсомолец хранить у себя портрет кровопийцы? Неужели не было жалко платить десять рублей за эту гадину? - тому подобные вопросы.
Эти непрерывные посещения, неприятные разговоры и даже возмущения довели мою мать до негодования. И она бы точно выбросила картину с третьего этажа, если б портрет пролезал в окно.
Возмущение рабочих и жителей казармы дошло до моей комсомольской ячейки. Меня вызвали на заседание бюро ячейки и потребовали дать объяснение .моему поступку.
- Почему, - говорят, - разлагаешь ты рабочий класс, афишируя портрет миллионерши, врага советской власти?
В своем объяснении я пытался доказать, что это произведение искусства и что эта картина мне очень нравится, в ней все живое, и даже солнечный осенний день.
Никто из комсомольцев меня не поддержал. Впервые в жизни на меня посыпался град обвинений. Впервые в жизни я изведал чувство какого-то глубокого одиночества и разочарования.
Как сейчас помню, я глубоко переживал это событие в своей юношеской жизни. Мне было и понятно, и непонятно отношение комсомольцев и жителей казармы к моей покупке, к моему поступку.
Глубоко запали в мою юношескую душу слова и обвинения, высказанные комсомольцами на бюро. Один из них горячо доказывал, что не может понять, как это комсомолец, потомственный пролетарий, сын отца погибшего за революцию, покупает портрет буржуйской вражины и вешает его у себя дома, чуть ли не рядом с вождем мирового пролетариата товарищем Лениным. При этом он сообщил об угрозе комсомольца Соколова уничтожить портрет, если он не будет снят и спрятан долой с глаз сознательных трудящихся. Отец комсомольца Соколова был исхлестан Хлудовой нагайкой во время забастовки рабочих, а потом убит казаками во время демонстрации. Другой выступавший на бюро комсомолец обрушился на мои слова, что портрет является произведением искусства. Стуча кулаком по столу, он говорил: И царя Николая рисовали знаменитые художники. И что же? Мы значит должны вешать на стены этого палача русского народа. Так, по-твоему, получается!" - кричал он на меня. Комсомольское бюро, обсудив мой поступок, предложило мне уничтожить портрет фабрикантши Хлудовой.
Сопоставляя мое радостное чувство, которым было наполнено мое сердце, когда я нес картину домой, с тем тяжелым душевным состоянием, которое создалось у меня после бурных обвинительных речей комсомольцев, я думал и старался понять истинную причину случившейся со мной неприятности. Закрыв глаза, я четко видел яркие, жизнерадостные краски портрета. Густые каштановые волосы, сведенные в причудливою прическу, обрамлявшие красивое лицо фабрикантши, скрытая улыбка на губах и чертовски живые глаза как бы задавали мне вопрос: за кого ты? За революцию или за фабрикантшу? И я решительно отвечал: за революцию - против буржуев. Но портрет уничтожать я не решился. Мне было жалко картины.
И в итоге получилось, что комсомол не одобряет мой поступок, большинство рабочих и жильцов казармы озлобились на меня. А некоторые из них открыто заявляли мне в глаза: "Безбатьковщина! Голь перекатная! А туда же - буржуйку купил и молится на нее. Погоди, погоди - вот ГПУ узнает..." Мать моя тоже не одобряла приобретение портрета и требовала снять его и куда-нибудь спрятать.
В такой обстановке я пошел к художнику Безродному, руководителю нашего изо кружка и рассказал ему о своих переживаниях, прося совета.
Художник Безродный Макар Сергеевич, ученик великого Репина, помощник художника Рубо в росписи Севастопольской панорамы, пользовался в нашем городе большим уважением. Он легко, красиво, художественно писал портреты рабочих и служащих фабрики, учителей, артистов и даже нэпманов. До революции о Безродном в журнале "Нива" была опубликована большая статья и репродукции с его картин на тему разгрома кавалерии маршала Нея русскими войсками во время войны 1812 года.
Выслушав меня чутко и внимательно, Макар Сергеевич тут же немедленно воспылал желанием посмотреть портрет, заявив, что в музее он этой картины не видел, хотя и бывал там неоднократно и на распродаже приобрел два полотна знаменитых художников. Как потом выяснилось, портрет Хлудовой был выставлен только в первые дни открытия музея, а затем был помещен в запасник, где я его и купил.
Увидавши портрет фабрикантши висящим на стене моей каморки, Макар Сергеевич был удивлен, поражен и воскликнул: "Господи, да это ж гениальный Валентин Серов! Какая свежесть, как прекрасно, как жизненно! Вы, молодой человек, должны быть счастливы и горды, что храните этот шедевр знаменитого мастера.
Моя мать, слушая восторженные слова художника о портрете, была, удивлена, что о какой-то картине можно так красиво и умно говорить. Она обратилась к художнику с просьбой, чтобы он взял картину, а то нам не дают и не дадут житья в казарме.
Отказывая, матери в этом, художник объяснил, что непонимание рабочими произведения искусства, привело к тому, что рекомендуется картину уничтожить. Но наша совесть не позволит этого сделать. - Я напишу, - сказал он, - в комитет комсомола заявление, в котором объясню значение и художественную ценность картины.
Прощаясь с матерью за руку, художник сказал:
- Ваш сын приобрел бесценную картину, которую должен беречь всю свою жизнь. Это дань времени, попавшая в бедные рабочие руки.
Действительно, Макар Сергеевич Безродный обратился в горком комсомола с письмом, в котором просил более внимательно отнестись к сохранению шедевра.
Состоялось заседание бюро городского комитета комсомола. До заседания нашу казарму и мою каморку посетила специальная комиссия из комсомольцев, которые готовили этот вопрос к заседанию. Осмотрев картину, члены комиссии беседовали со многими рабочими и жильцами казармы, которые резко осудили мой поступок и потребовали убрать портрет эксплуататорши Хлудовой из стен рабочего жилища. При этом многие рабочие напоминали комиссии, как в мае 1917 года вызванные Хлудовой казаки на лошадях по каменным лестницам взбирались на второй и третий этаж казармы, цокая подковами по бетонным полам коридоров, срывали двери каморок и плетьми и нагайками избивали рабочих, женщин, стариков и детей.
И заседание бюро городского комитета комсомола осудило мой поступок и предложило мне снять портрет со стены каморки и спрятать его , чтобы не возмущать и не волновать рабочих.
Следуя комсомольской дисциплине, я снял портрет, и отнес его в балаган. Балаганами у нас назывались деревянные сараи, выстроенные возле казармы. Рабочие хранили там припасы: картофель, капусту, соленые огурцы и моченые яблоки, сушеные грибы и прочие продукты, а также разный хозяйственный скарб.
Вот туда-то, в балаган-сарай, отведенный нашей семье, и отнес я портрет на временное хранение. Пусть, - думал я, - полежит пока. А там видно будет. И когда я нес картину из казармы в сарай, многие жильцы, возмущенно глядя на меня, говорили: - Поглядите-ка: носится со своей иконой, как черт с писаной торбой!
Вечером я получил согласие художника Безродного утром привезти картину к нему на квартиру на временное хранение, как сказал Макар Сергеевич, до неопределенного срока. Я был обрадован этим согласием старого художника. Всю ночь я волновался, ожидая утра. Мать, видя, что я плохо сплю, упрекала меня за излишний психоз, подмечая, что, мол, цела будет твоя Хлудова, если толь - немного померзнет: октябрь на дворе.
Рано утром, взяв постельную простынь, чтоб укрыть картину, я побежал в балаган. Подойдя к чулану, я увидел открытую дверь. Сердце мое похолодело. Быстро войдя в чулан, я увидел изрезанную на мелкие кусочки картину. При этом кусочков изрезанной средней - части картины не было. Изверг - другого слова я не нахожу - унес с собой изрезанные кусочки картины. Крайние обрывки полотна висели лохмотьями с подрамника, к которому они были прибиты. Я оторвал от подрамника эти немногочисленные обрывки, среди которых был и угловой кусочек холста с подписью "Серов" и датой - 1909 год. Так погиб шедевр знаменитого русского художника. Моей досаде не было предела.
В 1930 году, когда я был студентом московского рабфака искусств, я осмелился в Третьяковской галерее рассказать сотрудникам о гибели картины и показать угловой кусочек холста с подписью художника и датой. Впоследствии эта беседа свела меня с московским старым живописцем Шестаковым, который знал о работе Валентина Серова над портретом Хлудовой. Художник Серов долгое время не решался ехать в Ярцево писать портрет фабрикантши. И в случае окончательного отказа Серова писать картину, его должен был заменить художник Шестаков, который дважды ездил в Ярцево, и обещал Хлудовой уговорить Серова. При этом Шестаков подчеркнул, что фабрикантша в каждое его посещение значительно увеличивала цену работы Серова. Художнику Шестакову удалось уговорить Серова, и он видел его работу в законченном портрете.
Художник Шестаков считал портрет Хлудовой лучшим произведением Валентина Александровича Серова.

Автор статьи Павел Михайлович ПЕТРОВ. Благодарим за предоставление этого материала директора Ярцевского музея О.И. Внукову.