|
Константин Константинович Рокоссовский
28 октября 1941 года в «Известиях» был опубликован очерк популярного в ту пору писателя Константина Финна «Рокоссовский». Стране и миру был представлен молодой полководец, имени которого коснулись первые лучи славы.
«Он высокий и стройный человек, - рассказывал о своем герое К. Финн. –
Он красив, той благородной мужской красотой, которая располагает к себе и к которой неизвестно, собственно, почему относишься с уважением, точно она достоинство, заработанное в жизни».
На мой взгляд, эту публикацию можно отнести к шедеврам отечественной публицистики – о блистательном генерале журналист блистательно и рассказал. Но с двумя утверждениями ее автора я никак не могу согласиться. Об одном из них речь пойдет в конце моего очерка. О другом скажу сейчас. Я категорически не согласен с тем, будто отличавшая К.К. Рокоссовского красота не была заработанным им же самим достоинством.
Красота человека ведь далеко не ограничивается яркостью его внешних черт. Ничем не подкрепленные яркие внешние черты – это смазливость, а не красота. Красота – всеобъемлюща. Она немыслима без блеска мысли, без щедрости души, без высокой культуры поведения... Но все эти качества не предоставляются человеку природой в готовом виде, но являются результатом его долгой и напряженной работы над собой.
И если говорить о Рокоссовском – а он, пожалуй, поистине был красив – Всевышний сделал ему лишь три подарка: наделил огромным природным умом, одарил очень яркой внешностью и даровал прекрасного отца. И именно в первую очередь отец, паровозный машинист, человек большой технической грамотности и широкого кругозора, трудолюбивый, скромный и честный, бывший непререкаемым авторитетом для сына, подвиг своего маленького Кастуся на овладение многими прекрасными свойствами, которые и придали ему так бросавшуюся в глаза знавшим его людям красоту.
«Еще в юношеские годы мне нравились люди честные, смелые, решительные, обладающие прямолинейным
характером», - напишет на закате лет прославленный маршал. К этому можно лишь добавить, что он не только любовался перечисленными прекрасными качествами в других людях, но и выработал их в себе. И не только их. Его отличали деликатность, сердечность, скромность, огромное трудолюбие... А еще – высокий уровень образования. Он был на «ты» с техникой и свободно импровизировал на рояле, обожал полотна французских импрессионистов и русских передвижников, мог часами читать наизусть Пушкина, Мицкевича, Вийона, Шекспира и Петрарку, причем каждого из них на языке оригинала – помимо родных ему польского и русского языков Рокоссовский свободно владел английским и французским языками и латынью... Обширные и глубокие знания в различных областях шлифовали его богатый природный ум, а объем его познаний намного превысил тот уровень, когда жажда нового становится насущной потребностью и приобретает необратимый характер: до последних дней жизни он будет испытывать чувство одержимости в раскрытии мира.
Передалось ему от отца и чувство нерасторжимой связи его личной судьбы с судьбой России. И когда в августе 1914 года запели военные трубы, семнадцатилетний варшавянин Кастусь Рокоссовский, приписав себе два года, ушел добровольцем на фронт защищать Россию от германского нашествия.
Надо отметить, что уровень его образования позволял юноше поступить в юнкерское училище. Однако великая скромность и трезвый ум этого польского хлопчика подсказали ему, что службу надо начинать с азов, с солдатской доли.
Он быстро стал образцовым солдатом. Вскоре на его широкой груди засверкали два Георгиевских креста и Георгиевская медаль. А на погонах появились унтер-офицерские лычки.
Термин «унтер» зачастую ассоциируется с чем-то зловеще-тупым. И неспроста. Как вспоминал генерал армии И.В. Тюленев, бывший однополчанин К.К. Рокоссовского, иные из унтер-офицеров их 7-го Каргопольского драгунского полка только и знали, что мордовать солдат. Конечно, наряду с этими дегенеративными извергами, которые, подобно бабелевскому биндюжнику Менделю Крику, думали лишь «об лошадях, об выпить рюмку водки, об дать кому-нибудь по морде и ни об чем больше», были унтеры и человечные. Но и среди них большинство было тех, кто дальше своего унтерского носа не видел. Рокоссовский был исключением из правил. В октябре 1941 года в беседе с К. Финном он сравнивал тактику вильгельмовской и гитлеровской армий, причем о тактике армии Вильгельма судил по собственному опыту. Значит, будучи унтер-офицером (на современном языке – сержантом), он уже разбирался хотя бы в основах тактики, подмечал сильные и слабые стороны в действиях германцев. И тем самым – осознанно или неосознанно – закладывал фундамент глубоких и прочных военных знаний, которые впоследствии отличали выдающегося полководца.
Но не только у германцев учился военному делу молодой младший командир. Многое он перенимал и у самых достойных офицеров полка (а их, по свидетельству того же И.В. Тюленева, было немало). Впоследствии его современники будут неизменно отмечать в Рокоссовском ярко выраженные свойства, которые в своей совокупности составляют понятие «военная косточка» - решительность, смелость, высокий профессионализм, обостренное чувство чести...
Солдатский опыт и военные познания, полученные им в годы первой мировой войны, позволили Рокоссовс кому достойно встать в ряды средних командиров, как с 1917 по 1942 год именовались в нашей стране офицеры. В годы гражданской войны он успешно командует эскадроном и отдельным кавалерийским дивизионом, дважды его храбрость и командирское мастерство отмечаются орденом Красного Знамени. По окончании войны он - командир отдельного кавалерийского полка, потом – инструктор в молодой армии союзной Монголии (а это уже – военно-дипломатическая работа), затем – командир кавалерийских бригады, дивизии, корпуса... И из года в год ему даются прекрасные служебные аттестации. Даже можно сказать – уникальные, беспрецедентные аттестации. Например, в аттестации за 1923 год отмечалось, что командир полка Рокоссовский «обладает незаурядными (Здесь и далее подчеркнуто мной. - В.Л.)
умственными способностями». А в аттестации за 1930 год отмечалось, что «командир дивизии Рокоссовский обладает хорошей тактической и оперативной подготовкой». Тоже – редкое признание. Дело в том, что дивизия – это тактическое соединение и ее командир должен решать исключительно тактические задачи (говоря иначе, он должен заниматься вопросами поисков способов выполнения заданий, поставленных перед дивизией высшим командованием). А оперативные вопросы, т.е.
вопросы организации самостоятельной войсковой операции – это уже дело командующих армиями и округами (в военное время – фронтами) и их штабов. Вопросами тактики занимаются военачальники, вопросами оперативного искусства – уже полководцы. А если командир дивизии имеет хорошую оперативную подготовку, это значит, что он уже готов возглавить оперативное объединение – армию, это значит, что в ближайшее время можно будет сказать, что полку полководцев – прибыло...
Но Рокоссовский не спешил. Чрезвычайно требовательный в самооценке, он применял к себе более строгое мерило, чем то, каким пользовались в отношении к нему другие. Он считал, что ему есть еще над чем работать в самосовершенствовании. Обладая высокой военной и общей культурой, развитым аналитическим умом, этот кавалерийский комдив понимал, что век конницы подходит к концу. Грядущие битвы будут войной моторов. Значит, надо всерьез готовиться к тому, чтобы уметь грамотно руководить не только конной лавой, но и танковой армадой. И взыскательный Рокоссовский проводит строжайшую ревизию своих знаний и умений. То, что он более полутора десятка лет отдал кавалерии – хорошо: у него выработались навыки кавалерийского командира – командира, идущего в бой на самом острие атаки, способного мгновенно принимать решения, не пасующего в самой критической ситуации. Это очень пригодится будущему командиру-танкисту. Очень ценно и то, что он с юности хорошо знаком с техникой и что свою техническую грамотность он постоянно совершенствовал. Но в последние годы техническая мысль сделала поистине революционный скачок – не упустил ли чего занятый специфическими кавалерийскими проблемами комдив? И он с особым рвением принимается за изучение самых современных военно-технических разработок, штудирует труды основоположников теории механизации и моторизации вооруженных сил – «отца советских бронетанковых сил» К.Б. Калиновского, англичанина Джона Фуллера, француза Шарля де Голля, немца Гейнца Гудериана. Если нет их книг и статей, переведенных на русский язык – находит и читает их в подлиннике. При этом не забывает совершенствовать и свою оперативную и стратегическую подготовку: его настольными книгами становятся только что вышедшие труды В.К. Триандафиллова, М.Н. Тухачевского, А.И. Егорова, Б.М. Шапошникова. А разве можно пройти мимо блистательных военно-методических разработок непревзойденного воспитателя войск И.П. Уборевича!.. И все это не оседает мертвым грузом в памяти, а – применяется на практике, апробируется, анализируется, развивается и совершенствуется. Благо, возможности для этого были: в первой половине 30-х годов курс на механизацию и моторизацию становился генеральным курсом развития вооруженных сил СССР, его воздействие коснулось всех родов войск, в том числе и кавалерии. В начале 1936 года Рокоссовского назначают командиром 5-го кавалерийского корпуса, дислоцировавшегося в Ленинградском военном округе. Корпус надлежало создавать «с нуля». При этом предусматривалось, что помимо обычных кавалерийских полков, бригад и дивизий в его составе будут мощные танковые части и соединения, могучая артиллерия, обширный парк автомобилей и тягачей... В ноябре того же года командующий войсками округа, авторитетнейший в Красной Армии Б.М. Шапошников оценивал действия молодого комкора в служебной аттестации. Всегда сдержанный Борис Михайлович на этот раз не поскупился на очень теплые слова: «За полгода пребывания на должности комкора... показал уменье поднять боевую подготовку
вновь сформированных дивизий, ...уменье разобраться в
оперативной обстановке и провести операцию...
Очень ценный растущий командир...».
Ну, теперь-то – пора, наконец, и в командармы, из разряда военачальников - в сонм полководцев?..
17 августа 1937 года «очень ценный растущий командир» К.К. Рокоссовский был арестован органами НКВД и препровожден в печально знаменитые ленинградские «Кресты» - выстроенную еще Екатериной Второй следственную тюрьму. Поляка по национальности, служившего долгое время на Дальнем Востоке, Рокоссовского объявили польским и японским шпионом. И по всей стране начали хватать тех, кого заподозрили в дружбе с ним. Маршал Г.К. Жуков вспоминал, как его, тогда – командира одной из расположенных в Белоруссии кавалерийских дивизий, вызвал член Военного совета Белорусского военного округа Ф.И. Голиков (запомните это имя!) и потребовал отчета о связях с «врагом народа» Рокоссовским. Мужественный Жуков ответил, что считал и считает Рокоссовского талантливым военачальником, патриотом, честнейшим человеком и своим другом. И тут же получил шквал обвинений в свой адрес в мыслимых и немыслимых грехах. На первых порах спас Георгия Константиновича и.о. командующего БВО Мулин (вскоре расстрелянный), а потом – командировка на Халхин-Гол. К другим друзьям Рокоссовского судьба зачастую не была столь милостива.
А его тем временем пытали. Выбили все зубы, сломали все ребра, повредили позвоночник и печень. Но он не признавал себя виновным в измене Родине. Палачи неистовствовали: его было
велено считать из врагов врагом, ибо, будучи кавалеристом, он поддерживал линию «врага народа» Тухачевского на механизацию армии. А торжество этой линии означало и неминуемый закат кавалерии, и – самое главное! – неизбежную отставку наркома Ворошилова, который в силу своей чудовищной безграмотности просто объективно не мог возглавлять оснащенные современной техникой вооруженные силы. Линия, ведущая к устранению безграмотного наркома – это ли не неопровержимое доказательство измены Родине!..
Но время шло. После позорной финской войны Сталину стало ясно: друга Клима надо срочно менять, изменой Родине будет не подкоп под «первого красного офицера», а сохранение за ним высшего военного поста в стране. И теорию механизации и моторизации армии надо немедленно вытаскивать из чулана, куда ее засунул Клим со своим корешем Семеном Буденным. Иначе – крах...
Но – кому воплощать эту теорию на практике? Тухачевского-то не воскресишь. И многих его соратников – тоже... О, Господи! Может быть, все же, кто-то из них чудом уцелел? Начали шарить по сусекам тюрем и лагерей...
Так и не признавшего за два с половиной года пыток вины Рокоссовского выпустили на волю 22 марта 1940 года. Вернули ордена, аттестовали генерал-майором (в Красной Армии только-тол ько были введены генеральские звания), восстановили в партии, вставили стальные зубы, направили в санаторий вместе со срочно разысканной и возвращенной из ссылки семьей, и – «Принимайтесь за дело, дорогой Константин Константинович! Ишь - нашли время, когда в тюрьме сидеть!»...
Сначала его вернули на то место, с которого он ушел в «Кресты» - на должность командира 5-го кавкорпуса. Но это был чисто декоративный жест, подчеркивавший его реабилитацию. Не для использования в сходящей со сцены коннице выпускали его на волю. И в начале 1941 года Рокоссовскому поручили формирование 9-го механизированного корпуса. До начала войны оставалось полгода...
А теперь давайте вспомним, что писал в аттестации 1936 года о Рокоссовском Шапошников. Этому очень ценному растущему командиру было не в новинку за полгода создавать из вновь формируемых дивизий готовый к боям корпус. В том числе – и механизированный: в технических вопросах вчерашний конник разбирался не хуже, чем в джигитовке. Техническая мысль за время «отдыха» в «Крестах» ушла вперед? Так ведь этот человек времени даром терять не привык: пока отбывал «срок реабилитации» в кавкорпусе – это отставание уже нагнал. Равно как и тщательнейше проанализировал тактику вермахта в боях на территории Польши и Франции. Для него не стало препятствием отсутствие отечественных источников по этим вопросам, он воспользовался данными английских и французских генералов, опубликованными в Лондоне и в Алжире. И пришел к выводу: немцы Америки не открыли, а просто-напросто применили тактику «глубокого боя», разработанную в свое время нашими теоретиками В.К. Триандафилловым и М.Н. Тухачевским и преданную у нас проклятию после расстрела последнего. Но он, Рокоссовский, эту тактику освоил еще много лет назад. И теперь он прекрасно знает, чего можно ждать от немцев и что им можно противопоставить...
22 июня еще затемно Рокоссовскому пришла телефонограмма из штаба армии: срочно вскрыть особый секретный пакет с боевой задачей корпусу на случай войны. Корпусу надлежало выйти в район, расположенный более чем в 150 километрах от места его постоянной дислокации. А техники в корпусе – кот наплакал: по плану завершение его формирования намечено аж на 1942 год. Так, например, в одной из дивизий – 20-й танковой – в наличии всего 36 танков, из них 30 – снятые с производства еще в 1934 году легкие БТ-5. А автомашин – считай, вовсе нет. На чем перебрасывать пехоту?.. Стоп! Рядом находятся гаражи резерва округа и окружные склады боеприпасов. Взять машины и боеприпасы! Интенданты возражают? Вот им – расписки. Семь бед – один ответ...
Не мешкая, корпус выступил в поход. Танки шли своим ходом. Пехоту перебрасывали комбинированно: отвозили на какое-то расстояние одних, возвращались за другими. А пехотинцы, пока машины перевозили других, не стояли на месте, шли своим ходом.
Начали встречаться потерявшие свои части, бегущие от границы растерянные бойцы и даже отдельные группы военных. Их собирали, формировали, ободряли и вели вместе с собой навстречу врагу. В других местах другие командиры готовы были записать этих несчастных в дезертиры. Рокоссовскому подобное претило. Он верил, что эти ошеломленные люди еще могут стать стойкими воинами, знал, как это сделать и делал. Жестким он был лишь с командирами, забывшими о своем высоком звании. С такими он был резок. Но не груб. Он давал им возможность вернуть себе право называться командиром, ставил им боевые задачи – и они, все как один, с радостью и чувством признания к этому умнющему, видать – очень опытному и такому человечному генералу готовы были идти хоть к черту на рога под его началом...
В это время в штабе Юго-Западного фронта не знали, чем помочь окруженным частям под Ровно. И когда к начальнику штаба фронта пришло донесение, что 9-й мехкорпус оказался там точно в срок, указанный директивой из секретного пакета и, вступив в бой прямо с марша, вызволил окруженных, тот сперва даже отказывался верить в это чудо. Но это не было чудом – это было результатом всей предшествующей жизни генерала Рокоссовского... В те дни ордена давались гомеопатическими дозами. Генералам не давались вообще. Но Рокоссовского тут же наградили орденом Красного Знамени. На его веку – четвертым. И тут же отозвали в Москву: под Смоленском фронт трещал по швам.
По дороге он заехал в штаб Юго-Западного фронта. И стал свидетелем безрадостной картины: командующий фронтом генерал-полковник М.П. Кирпонос, растерянный, обмякший, совершенно не понимая ни действий войск, ни своих собственных, не ориентируясь в реальных возможностях подчиненных ему частей и соединений, лихорадочно отдавал противоречивые распоряжения, которые тут же отменял...
Они сидели глаза в глаза – два генерала. Один – семнадцатилетним мальчиком ушедший добровольцем на фронт в первые дни схватки с полчищами кайзера Вильгельма, храбро сражавшийся, упорно постигавший военную науку, широко образованный, основательно прошедший все ступени военной лестницы, ведущей к полководческому мастерству, успевший в считанные дни только что начавшейся войны проявить свою готовность бить врага насмерть. Другой – увертывавшийся от призыва на службу до конца 1915 года тогда уже двадцатитрехлетний лесной сторож, сразу после мобилизации умудрившийся окопаться на тыловых курсах военфельдшеров, а за время службы в Красной Армии занимавший должности завхоза какой-то непонятной школы червоных старшин, а затем – начальника провинциального пехотного училища, не знающий строевой службы, ничего не понимающий в происходящем вокруг него человек. Но именно этот, последний, был выше первого по званию и по должности и именно ему было поручено руководство обороной одного из важнейших стратегических направлений. Как мог возникнуть такой парадокс, становящийся опасным для страны? И снова все упиралось в проклятый 1937 год, когда свободно думающего комкора Рокоссовского объявили «врагом народа», а не устававшего напоминать во всех анкетах о своих заслугах перед органами НКВД в деле «разоблачения» этих самых «врагов народа» Кирпоноса вознесли на высшие этажи военной пирамиды...
Но Родина – это не Кирпонос. И даже не Сталин. Кастусь Рокоссовский дал присягу на верность России еще за 27 лет до этих страшных дней 1941 года. И присяге этой генерал Рокоссовский, который давно уже даже в собственных мыслях привык называть себя по-русски Константином, изменять не собирался. Да, было до слез больно от сознания того, что натворили с командным составом армии, на кого променяли погубленных командиров. Но слезами горю не помочь. И горькая действительность означала лишь то, что на тех немногих оставшихся в живых подлинных военачальников и полководцев отныне ляжет тяжелейшая ноша: им придется сражаться и за себя, и за сгинувших в чекистских застенках товарищей...
В Москве разговор был краток: генерал, Вы умеете быстро готовить к бою войска, Вы умеете даже вновь превращать в бойцов обезумевших от страха людей – соберите всех, кого встретите по дороге от Москвы до Ярцева и встаньте заслоном на пути к столице:
все армии Западного фронта окружены под Смоленском.
Бои под Ярцевом – тема особая, и лучше всего о ней рассказал сам К.К. Рокоссовский
в своих мемуарах. Отметим лишь, что с задачей, поставленной ему в Москве, генерал Рокоссовский справился блестяще. Даже крайне скупой на похвалу Г.К. Жуков признал в своих воспоминаниях, что группа генерала Рокоссовского, встав на пути врага и надежно прикрыв дорогу на Москву, дала возможность многим частям и соединениям 16-й, 19-й и 20-й армий выйти из окружения и создать сплошную линию фронта. К этому добавим, что именно эта группа (из тех, кого зачастую считали дезертирами и кого сделал стойкими воинами генерал Рокоссовский) стала костяком возрожденной 16-й армии, во главе которой Ставка утвердила Рокоссовского. А, как мы помним, должность командарма – уже полководческая.
Таким образом, в боях на ярцевской земле появился новый полководец – генерал Рокоссовский.
14 октября ему было приказано приступить к формированию нового состава армии (старый был передан другим армиям) и прикрыть волоколамское направление на подступах к Москве. Источник формирования тот же: случайно встреченные бойцы и командиры, вырывающиеся из вяземского «мешка».
А через 4 дня, 18 октября в «Правде» появилась следующее короткое сообщение: «В частях командира Р. каждый боец исполнен
спокойной решимости – умереть, но не пропустить врага к Москве. Части командира Р.
поражают своей организованностью и стойкостью».
Пятью годами ранее сам Шапошников, авторитетнейший военный деятель, восторгался умением комкора Рокоссовского
за полгода готовить вновь сформированные соединения к бою – это считалось очень быстрым достижением результата. Теперь командарм Рокоссовский умудрялся готовить войска к бою
за 4 дня. Повторим: войска, собранные «с бору по сосенке», только что чудом вырвавшиеся из окружения, в большинстве случаев – шокированные и растерянные. И вот они уже исполнены спокойной решимости и поражают организованностью и стойкостью даже газету «Правда», которая исходила из утверждения: «Когда страна быть прикажет героем – у нас героем становится любой». Значит, в армии Рокоссовского были из героев герои? Да, видимо так. Не случайно ведь
почти все дивизии 16-й армии в боях под Москвой стали гвардейскими
(в том числе – и знаменитая панфиловская дивизия, и легендарный корпус Доватора).
В дни контрнаступления Ставка провела очередную «рокировку»: победоносные войска 16-й армии, прекрасно подготовленные Рокоссовским, переданы другим армиям, а штаб армии передислоцирован на южный фланг Западного фронта , так как там дела шли туго. Рокоссовский по прибытии на новое место, под Сухиничи, предложил своему штабу растрезвонить в эфире, что под Сухиничи прибыла 16-я армия (естественно, не упоминая, что прибыл только штаб этой армии). И каково же было всеобщее изумление, когда на следующий день немцы, до этого цепко державшие Сухиничи в своих руках, не сделав ни одного выстрела, без боя оставили этот город! Услышав о прибытии на этот участок фронта страшной для них армии Рокоссовского, они решили поскорее подобру-поздорову унести ноги.
Подобных случаев история второй мировой войны больше не знала.
Естественно, Рокоссовский не пребывал при этом в изумленно-шутливом настроении, а гвоздил уносящего ноги врага в хвост и в гриву.
А вот у соседей слева дела шли скверно. А кто это – соседи слева? А это – войска Брянского фронта, которым командовал Ф.И. Голиков. Да-да, тот самый Голиков, который, будучи членом Военного совета Белорусского военного округа, выявлял друзей «врага народа» Рокоссовского. Потом Филипп Иванович занимал должность начальника ГРУ, на которой отличился тем, что уверял Сталина, что Гитлер не нападет, и называл «врагами народа» посылавших в Центр правдивые шифровки о грядущем нападении разведчиков. Теперь он доводил до обуха Брянский фронт. После очередного провала терпение товарища Сталина лопнуло, и Голиков был снят. А на его место назначили ненавистного ему Рокоссовского. И тот быстро навел на фронте образцовый порядок. И даже затосковал: наступать было нечем, ибо все резервы шли под Сталинград, а в глухой обороне сидеть – занятие не для Рокоссовского. В Ставке тоже считали, что место этому генералу там, где пожарче. И вскоре его назначили командующим Донским фронтом, нацеленным на окружение Паулюса.
В считанные дни весь фронт полюбил нового командующего. Об этом даже узнал Сталин. И когда встал вопрос, какому фронту поручить окончательную ликвидацию 6-й немецкой армии, Верховный был категоричен: только Рокоссовскому, потому что ликвидировать сталинградский «котел» надо быстро, а быстрое решение этой задачи станет возможным лишь при сочетании боевого мастерства с безусловным доверием войск к командованию. «Рокоссовского войска
любят, как не любят ни кого из других командующих»...
Сталин нашел верную формулу успеха: боевое мастерство плюс полное доверие и любовь войск к командующему. И, пожалуй, он был прав в признании исключительной популярности Рокоссовского. Ведь недаром фронты, ведомые этим генералом (а с 1944 года – Маршалом) решали самые сложные задачи войны. Рокоссовский громил врага под Курском, его фронт первым начал освобождение Украины, Белоруссии, Польши. Его фронт сыграл выдающуюся роль в Берлинской операции. Войскам фронта Рокоссовского были адресованы самые первые поздравительные приказы Верховного Главнокомандующего, в честь возглавлявшихся им войск гремел первый Салют. При этом его фронт нес меньше всех потерь – даже меньше тех фронтов, которым противостоял более слабый противник.
По свидетельству генерала армии С.М. Штеменко, возглавлявшего в годы войны Оперативное управление Генштаба, Сталин очень туго допускал в круг лиц, пользующихся его безграничным доверием и уважением, новых людей. Не удивительно особое недоверие «отца народов» ко вчерашним зэкам. Общеизвестна и неоднократно повторявшаяся Сталиным в первые годы войны горькая фраза: «У нас нет Гинденбургов» (словно не сам их перестрелял!). Но широко известен и такой факт. После окончания операции «Багратион» (по освобождению Белоруссии) вождь принимал на своей даче в Кунцеве командующих фронтами, участвовавших в этой операции. И в присутствии всех Сталин, кровяня пальцы, сорвал с клумбы несколько роз, подошел к только что ставшему Маршалом и Героем Советского Союза Рокоссовскому и сказал: «Простите нас, Константин Константинович, за допущенную по отношению к Вам несправедливость и спасибо Вам». А потом в присутствии работников Генштаба изрек: «У нас нет Гинденбургов,
но у нас есть Рокоссовский»...
В народе говорят: лучше позже, чем никогда. Отчасти это верно. Отчасти – потому что это верно лишь когда речь идет о признании сделанных ошибок. Но когда речь идет о содеянных преступлениях, то, видимо, вернее было бы сказать: лучше никогда не совершать их, чем с опозданием за них извиняться. Представьте, что не было бы 1937 года! Во главе армий, фронтов и всех вооруженных сил нашей страны стояли бы не кирпоносы – голиковы, а – Рокоссовские, Уборевичи, Горбатовы. Не было бы миллионов жертв, сожженных городов и сел, а может быть – и самой войны не было бы...
Да ведь не только талантливых полководцев покрошили в те годы видимо – невидимо! А сколько ученых погибло! Сколько инженеров, врачей! Сколько учителей, писателей! Да, о них тоже забывать негоже – об «инженерах душ человеческих». Как потом не хватало их! Ведь в той же войне победило не только оружие и не только наша промышленная мощь. Война окончилась в Берлине, а не в Москве еще и потому, что наши войска и многие наши генералы были нравственно чище вражеских. Рокоссовский прекрасно понимал это. И еще в октябре 1941 года он сказал Константину Финну: «Враг хочет победить
всеми способами... Это губительно для армии. Это атрофирует ценные свойства армии... Враг будет разбит».
И вот теперь я выскажу второе несогласие с автором очерка «Рокоссовский». Финн писал, что не может себе представить своего героя никем, кроме как генералом. Это – заблуждение. Кстати, Рокоссовский опроверг это утверждение своей дальнейшей жизнью: по окончании войны на протяжении 7 лет он был министром обороны Польши (кстати, был удостоен звания Маршала Польши) и
вице-премьером польского правительства. Кроме того, внимательный анализ его жизненного пути дает полное основание утверждать, что из Рокоссовского легко мог состояться серьезнейший ученый, прекрасный педагог, замечательный искусствовед или литературный критик, первоклассный инженер.
Другое дело, что все эти качества совсем не бесполезны полководцу. Более того – полководец только выигрывает, обладая ими. И общество выигрывает, если у него есть такие полководцы. Эти полководцы не заявят, что одним полком усмирят Чечню, не бросят на бессмысленную смерть десятки тысяч мальчишек, не станут торговать с бандитами оружием. Они будут стоять на страже мира и правды, чести и достоинства, как и положено красивым людям.
Но вот что интересно. Нам, уже ученным – переученным лихой жизнью, все как-то недосуг воздать таким людям должное. Спроси наших современников: кого они считают великими – и очень многие назовут великими палачей – Петра Первого, Ивана Грозного, Сталина. Тиражируются их портреты, некоторым из них возводятся памятники... А вот памятника одному из самых блестящих, самому образованному, самому культурному, самому гуманному, самому бескровному Маршалу минувшей войны – Рокоссовскому - нет. Хотя в те дни, когда Рокоссовский создал непреодолимую для врага оборону на подступах к Москве, ни у кого из современников его подвига (а ведь то – лишь один из подвигов этого военного Геракла ХХ века) даже не было сомнений в том, что все, что связано с именем молодого полководца, вечно будет предметом нашего благоговения. «Люди будут говорить: «Тут был штаб генерала Рокоссовского». Это будет знаменитый лес», - писал в своем уже известном нам очерке К. Финн. Но мы потрясающе забывчивы и чудовищно неблагодарны. И вот уже зачастую молодые люди даже не знают этого поистине великого имени.
Ох, не лишним был бы памятник Маршалу двух народов! Нет, не имени Рокоссовского – нам был бы не лишним. Глядишь – под его умным, совестливым взглядом смешался бы нарождающийся кирпонос, не развился бы новый голиков...
И если Москве недосуг обременять Церетели памятниками порядочным людям – почему бы Ярцеву не воздать дать памяти полководцу, рожденному боями за этот город?
В. Лисовский
|
